Любой газете не помешало бы начинать каждый номер с оговорки примерно такого содержания:
“Эту газету, вместе с сотнями тысяч содержащихся в ней слов, сочинили примерно за 15 часов несколько обычных людей, несовершенных, как само человечество. Мы покидали битком набитые офисы, чтобы выяснить, что произошло в мире, у людей, которые порой неохотно разговаривают с нами, а иногда и просто вставляют нам палки в колеса”.
В журналистской деятельности существуют свои ограничения. Два из них – нехватка времени и, зачастую, недоступность информации – изначально присущи этой профессии. Это касается и ошибок, которые журналисты допускают, работая под давлением. Мало какие из газет признают существование этих ограничений – разве что при необходимости, – если, к примеру, избежать судебного преследования можно, сознавшись в допущенных ошибках. Куда чаще редактора настаивают на ложном всемогуществе, опираясь на безликие “источники, заслуживающие доверия”. Добавьте сюда скудость ссылок на источник – и перед вами нечто, из кожи вон лезущее, пытаясь звучать как глас Божий.
В хорошей журналистике есть также ограничения, которые накладывают сами журналисты и те, кто контролирует газеты или владеет ими. Одно из самых распространенных лицемерных утверждений гласит, что освещение событий в газете определяется стилем этой газеты и чем-то под названием “ценность информации” (иными словами, теми критериями, которыми журналисты привыкли оперировать, решая, что интересно их читателям).
Если бы все и впрямь было так просто! Но нет: качество и характер газетной журналистики определяются целым набором ценностей журналиста, владельца газеты или тех, кто ее контролирует, ценностями господствующей журналистской культуры, а также теми, которые все приписывают читателям. И все эти ценности вечно противоречат друг другу.
Собственные ценности журналистов – по крайней мере, в начале карьеры – в целом совпадают с описанными в предыдущей главе. Однако далеко не всегда они находят отражение в их работе. От владельцев и от общепринятого журналисты усваивают иные, не столь высокие ценности. В дело вступают и другие рычаги давления – деньги, которые можно заработать (или работа, которую можно обезопасить или сохранить), пойдя на компромисс с первоначальными установками, угрозы со стороны сильных мира сего и так далее, а кроме того – груз личных предубеждений, освободиться от которых до конца не может ни один журналист. Но если попросить журналистов сформулировать их ценности, почти каждый из них назовет те, с которыми начинал работать.
ЦЕННОСТИ ВЛАДЕЛЬЦЕВ
Ценности людей, в чьих руках контроль за деятельностью газет, – совсем иного рода. Они могут превозносить идеи просвещения и добродетели, клясться правдой, но в целом они работают в газетном бизнесе ради денег, пропаганды или того и другого вместе. Будь это государство, местное правительство, политическая партия, транснациональная корпорация, акционерное общество, предприятие, банк, нефтяная компания, просто богач или спонсор – всем им нужно только это. Нет нужды повторять здесь в подробностях, каким образом люди, держащие в руках газетный кошелек, раскрывают его в пропагандистских целях – все это слишком хорошо известно. Поддержка их взглядов, замалчивание противоположных мнений, искажение данных об аудитории, “подгонка” их под нужную точку зрения либо коммерческие интересы, личная месть – вот основные темы истории прессы.
В России историческая роль средств массовой информа-ции при советском режиме как орудия государственной пропаганды заложила плодотворную почву для современной российской прессы, где борющиеся магнаты скупают основные средства массовой информации в исключительно политических целях. В других странах, безусловно, тоже существует множество ограничении, – вряд ли удастся найти газету, публикующую информацию о коррумпированности своих основных акционеров – тем нс менее, режим, существующий в России, является еще более подавляющим. Например, когда большинство газет опубликовало весной 1998 года информацию о доходе президента Бориса Ельцина за 1997 год, который составил $325000 – и который превышал средний годовой доход в России, приблизительно в 150 раз – ни одна из газет и не пыталась проследить источники такого большого дохода. При том. что получить такую информацию все равно было бы достаточно сложно, не прозвучало ни одного слова по поводу отсутствия каких бы то ни было подробностей в декларации о доходах Ельцина. Никто даже и не вспомнил тот факт, что Ельцин подписал указ в апреле 1997 года о назначении ему годового оклада в размере $ 20400.
В заключительный день трехдневного Европейского форума средств массовой информации, который проводился в Санкт-Петербурге и спонсором которого являлся форум "Свобода", участники форума, на котором присутствовали представители широкого круга национальных и местных средств массовой информации, пришли к единодушному соглашению, что существуют области политической деятельности и общественной жизни, закрытые для средств массовой информации. "Пресса не свободна," – сказал журналист Борис Панкин, бывший работник государственного аппарата. "Каждая группа средств массовой информации имеет своего владельца, который контролирует их действия еще более жестко, чем бывший Центральный комитет Коммунистической Партии.
Алексей Панкин, сын Бориса Панкина и главный редактор коммерческого журнала "Среда", представил ситуацию еще в более мрачном свете. Когда его спросили, пишут ли российские журналисты все, что они знают, о Борисе Ельцине, его ответ был отрицательный. "Люди не хотят об этом. писать. Они говорят, что боятся писать открыто, так как их могут убить."
У российских журналистов было много горьких уроков относительно судьбы средств массовой информации, которые слишком глубоко затронули вопрос о состоянии, накопленном политической элитой, и о способах его подучения. Среди многочисленных примеров наиболее ярким является то, что случилось в 1997 году с ежедневной газетой "Известия" и ее главным, редактором Игорем Голембиовским.
Под руководством Игоря Голембиовского газета "Известия" – один из бывших столпов советской пропаганды после газеты "Правда" – стала либерально настроенной газетой, рьяно поддерживающей рыночные реформы, проводимые такими, политиками., как Егор Гайдар и Анатолий Чубайс. Но, несмотря на все ее либеральные взгляды, она столкнулась с финансовыми затруднениями и обратилась в конце 1996 года к одной из крупнейших российских нефтедобывающих компаний, продав 20 процентов своих акций компании "Лукойл" рассчитывая на то, что этот шаг станет сильной, финансовой поддержкой и не окажет на газету никакого политического давления.
Вся трагичность просчета Голембиовского стала очевидной после того, как 1 апреля 1997 года "Известия" опубликовали статью, ссылаясь на ведущую французскую газету "Ле Монд", о том, что состояние премьер-министра России Виктора Черномырдина резко увеличилось с $28 миллионов до $5 миллиардов за четыре года его пребывания у власти. Хотя премьер-министр с презрением отрицал эти обвинения, он так и не довел дело до суда. У него было более. эффективное и быстродействующее средство для того. чтобы расквитаться с "Известиями".
Лукойл незамедлительно выразил недовольство решением. газеты о публикации статьи, угрожая продажей акций газеты по низкой цене, тем самым обесценивая акции газеты. К тому времени, по словам редакторов газеты "Известия", нефтяной, гигант и его дочерние предприятия контролировали 42% акций газеты. Голембиовский и его сторонники в газете выразили неповиновение нефтяной компании, которая оправдывала свою позицию заявлением, что решение газеты. "Известия" опубликовать статью о Черномырдине подорвало репутацию газеты и вместе с ней репутацию "Лукойла". На это "Известия" ответили публикацией дальнейших подробностей состояния финансов Черномырдина, основанной на слушаниях в конгрессе США, которые были источником информации для статьи в газе-те "Ле Монд".
"Известия" также с точностью объяснили, опираясь на свои источники, почему "Лукойл" с таким рвением защищал Черномырдина. В статье говорилось, что Черномырдин не поддержал решения правительства предоставить "Лукойлу" 15% акций в международном консорциуме, сформированном для разработки месторождения нефти в Карачаганске в Казахстане. Данная доля акций принадлежала Газпрому, во главе которого до 1992 года стоял Черномырдин.
Наблюдая дальнейшее неповиновение газеты "Известия", "Лукойл" увеличил свою долю акций газеты и в конце апреля созвал внеочередное собрание акционеров, на котором он. попытался продемонстрировать, что теперь "Лукойл" владел большей частью капитала газеты, стремясь уволить Голембиовского. Готовый к сражению, редактор защищался как никогда, как в печати, так и предприняв опрометчивый финансовый маневр, который оказался в дальнейшем полным поражением. Голембиовский также обратился к своим друзьям-журналистам. Открытое письмо к президенту Борису Ельцину, подписанное тринадцатью известными редакторами, было опубликовано во многих московских газетах в тот же день, когда "Лукойл" успешно провел собрание акционеров. Не получив публичного ответа от Ельцина, Голембиовский обратился за поддержкой к "белому рыцарю", чтобы спасти "Известия" от теперь уже враждебных когтей "Лукойла". Однако белый рыцарь, "Онэксимбанк" Владимира Потанина, вскоре оказался на стороне "Лукойла" и они вместе выкинули редактора из газеты. В середине июля Голембиовский ушел из газеты после того, как "Лукойл" и "Онэксимбанк" объединились против него. С тех пор. под руководством "Онэксимбанка" газета утратила большую часть своего блеска, начав плясать под дудку Потанина.
Голембиовский незамедлительно основал газету "Новые Известия", громко заявляя, что он возродит газету, которую уничтожили "Лукойл" и "Онэксимбанк". Однако он пал жертвой тех же экономических трудностей, которые изначально заставили "Известия" броситься в объятия "Лукойла", обратившись за финансовой помощью к ведущему олигарху Борису Березовскому.
В результате, в России теперь существуют две газеты "Известия", одна из которых отражает события в мире так, как их видит Потанин, а другая публикует только те новости, которые считает нужным публиковать Березовский.
Эпизод с газетой "Известия" является отличной иллюстрацией побудительных причин, стоящих за действия-ми владельцев и тех, кто контролирует газету, и частых конфликтов между ними внутри газеты, а также ценностей хорошей журналистики. Последняя зачастую является жертвой этого конфликта.
ЖУРНАЛИСТСКАЯ КУЛЬТУРА
Источник власти тех, кто контролирует газеты, очевиден: это их экономическая мощь либо, в некоторых странах, влияние, которое они оказывают на скудные издательские или полиграфические ресурсы. Но обычно им нет нужды открыто использовать эту власть против того или иного журналиста – настолько полно их ценности усвоены журналистской культурой, господствующей в тех или иных газетах.
Эта культура – как секреты мастерства, которые мастер передает ученику, некая профессиональная мудрость, полученная ранее и постоянно приумножаемая (или приходящая в упадок). Руководствуясь ею, редакторы и руководство газеты решают, какая статья – хорошая, а какую надо отвергнуть как “скучную”. Эта культура диктует им, какие темы считать интересными, а какие – нет. Она также создает моральную атмосферу в газете и, таким образом, несет куда большую ответственность за царящую в редакциях этику, чем все теоретические заповеди.
Эта культура определяет, что больше всего ценится в журналистах, и то, что в их работе важнее всего. Это умение добывать ценные новости, точнее, это “чутье на новости” – способность увидеть значимое и интересное там, где иные могут их проглядеть, либо, в худшем случае, искусная техника подачи обыденного под видом необычного. Этот ловкий журналистский трюк обычно осуществляют, избавляясь от контекста, как это сделал, например, в начале 1980-х редактор “New York Daily Post”. Чтобы заполнить первую полосу в лишенный особых событий день, он попросил репортеров собрать подробности всех мельчайших преступлений, совершенных в городе, и свел их воедино в леденящей кровь статье под заголовком “Безумие на наших улицах”. Подобный мастерский обман всегда можно распознать по тому, как части, в общем точные, складываются в совершенно далекое от истины целое. Он применяется не только в желтой прессе, породившей подобные приемы. В значительной степени именно такое умение принято считать находчивостью и пронырливостью. Ловкость рук при обращении с фактами и продуманный отбор нужной информации, которая затем препарируется в зависимости от поставленной задачи, – все это нередко используется, пусть и в неявной форме, повсюду в журналистской практике.
Отчасти здесь дело в том, что любую реальность, по природе своей сложную и запутанную, неизбежно приходится упрощать или, по крайней мере, приспосабливать для связного изложения. Однако многие журналисты слишком грубо искажают действительность в собственных интересах. Культура массовых газет также приветствует написание захватывающих врезов и бойких историй. Тут, конечно, важен талант, но основное здесь – фактические натяжки и словесное нагнетание с целью создать захватывающий сюжет. Что же до упомянутой ловкости рук, то тут фокус – в способности подкрепить каждую деталь достаточно правдоподобным доказательством. В целом же статья по-прежнему остается лживой.
В известной степени несвободны от этого влияния журналисты и редакторы в серьезных, “качественных”, газетах. Здесь оно начинается с редакторов отделов, которые переписывают полученный текст, чтобы “добавить ему жизни”. Нередко статьи и вправду выигрывают, но в целом такая деятельность считается и прямо признается “небылицами”, то есть наведением искусственного лоска на статью. И в самом деле, во многих газетах журналистско-редакторский процесс, когда статья переходит из рук в руки, напоминает игру в “испорченный телефон”: на каждом этапе материал все больше и больше утрачивает сходство с правдой. То, что сегодня происходит в редактировании, завтра, вполне возможно, перекинется на сбор материалов. Репортеры, соревнующиеся за публикации своих статей, предвосхищают желания начальства и готовы (или чувствуют себя обязанными) принять условия, даже если они расходятся с их личными убеждениями. Эта профессиональная шизофрения становится хронической там, где всегда приветствуются статьи, изготовленные в черных или белых тонах, исключающие сложную гамму полутонов.
В какой-то мере такие статьи свойственны любой журналистике. История о том, как А надувает Б при помощи явно фальшивых документов, а на нечестно нажитые средства припеваючи живет на Карибских островах, бесспорно, вызовет у нас больший интерес, нежели история о тяжбе А и Б, каждый из которых обвиняет другого в мошенничестве. В любой газете любой страны первую версию предпочтут второй.
Проблема заключается в том, что такие предпочтения по понятным причинам закрепляются в журналистской культуре. Зная, что упрощенные истории в черно-белых красках больше всего нравятся редакторам, репортеры и прочие сотрудники ищут именно такие сюжеты в ущерб более изящным и потенциально интересным. Хуже всего в этом представлении о “хорошем, крепком материале” – то пагубное влияние, которое сказывается на поиске и написании материалов и способно лишить статью взвешенности.
Первоначальные версии большинства материалов, попадающие в руки репортеров, как правило, черно-белые, что придает им восхитительную “крутость”. Но дальнейшая разработка обычно уточняет материал, смягчает сюжет, делая его, как говорят репортеры, “менее сексуальным”. Тут таится соблазн – сознательно или бессознательно принизить значение противоречивых фактов, а в крайних случаях и вовсе исключить их.
Отсюда всего один шаг до того, чтобы считать новости поддающимися готовым рецептам или формулам. Редакторы – оссбенно в массовых изданиях – будут решительно настроены на совершенно определенный тип статей: либо легковесных, либо драматичных, захватывающих дух. Редакторы, едва услышав приблизительное содержание статьи, быстро придумывают заголовок, первый абзац и всю подачу материала, а потом стараются сами или с помощью репортеров втиснуть содержание в готовые рамки. Это – журналистика заголовков. Она рисует мир, где постоянно происходит нечто экстраординарное, где вокруг – бесспорные факты и все просто, где есть только правые и виноватые, черное и белое, и где существуют одни стереотипы.
Таковы самые крайние издержки журналистского процесса. В большинстве газет так далеко не заходят, а если заходят, то на все возражения отвечают стандартно: читатели. Ни на какую другую категорию людей не ссылаются так часто, чтобы защитить защите не подлежащее. Ничьи иные вкусы не воспринимаются с такой готовностью. Ни к чьему словарному запасу и уму не относятся так покровительственно-свысока (“Пора мне написать две сотни слов для людей, которые шевелят губами, когда читают” – эти слова любил повторять корреспондент одной английской бульварной газеты). При этом в подобных газетах ни с кем не считаются меньше, чем с читателями.
ЦЕННОСТИ ЧИТАТЕЛЕЙ
Для рыночной прессы (чье выживание зависит от прибылей с продажи газет) читатели – самые нужные люди. Это боги, к которым газета должна взывать и без которых она зачахнет. Именно ради них отбирают темы и статьи, на них ориентируются при подаче материала, для них пишут и переписывают врезы, разрабатывают дизайн и подают товар лицом. И в то же время из всех недружных элементов журналистики – те, кто дает полезную информацию (источники), те, кто ее обрабатывает (репортеры, редакторы, владельцы), и те, кто ее потребляет (читатели) – последние как раз и не присутствуют непосредственно при ее создании. Их вкусы необходимо предугадывать.
В газетах с устоявшимся, развитым читательским рынком это делается по-разному. Газеты и работающие в них журналисты в течение многих лет вырабатывают на основании отзывов, писем читателей, телефонных звонков, жалоб и тому подобного полумифическое “знание” того, чего хотят их читатели. Этот редакционный фольклор может вести к успеху, а может не вести, он может быть точным – и не очень. Пока его не подвергнут проверке и серьезному исследованию, наверняка сказать ничего нельзя.
Чаще всего он действительности не соответствует. Вместо проверки и исследования к нему подверстывают предубеждения журналистов, редакторов и владельцев – и рождается довольно умозрительное представление о том, чего хотят читатели или что они должны хотеть. Бесчисленное число раз звучит на редакционных летучках фраза: “А читатель хочет...”. Слишком часто продолжение фразы основывается на личных предпочтениях говорящего или его приятелей. Здесь, помимо ненаучности таких утверждений, существует особая опасность. Она заключается в том, что журналистские круги, их образ жизни, привычки и вкусы далеки от читательских. Если это “серьезные” журналисты, они вхожи к людям, облеченным властью, от которых усваивают некоторые ценности. Последний обзор, проводившийся в Соединенных Штатах, выявил, к примеру, что более 70% информационных сообщений в серьезных ежедневных газетах касались поступков или высказываний политической элиты – бюрократов и представителей выборных властей.
В Соединенных Штатах, кое-где в Западной Европе и в ряде других мест существует еще одна тенденция. Весьма неплохие жалованья во многих газетах привели к тому, что журналисты стали дышать иным воздухом, есть иную еду и жить иначе, нежели их читатели. Этим журналистам даже не приходит в голову задуматься над тем, что рестораны, где они обедают, одежда, которую они покупают, и места, где они отдыхают, – все это удовольствия, недоступные их читателям. А если они все же попробуют “соответствовать”, то рискуют впасть в снисходительную стилизацию под читательские вкусы.
Но бывает еще хуже: когда читателя вообще не принимают в расчет. Это можно видеть на примере газет, у которых есть спонсоры или иная финансовая поддержка. Здесь рынок составляют не столько читатели, сколько спонсоры (или потенциальные спонсоры). В худших своих проявлениях эта журналистика преданно смотрит в глаза хозяину. Тут выход один: чем-то заинтересовать публику, привлечь достаточное число читателей – тогда и спонсорство не нужно.
Во всех случаях – интереса к вкусам читателей или игнорирования их – средство одно: исследование. Некоторые газеты совершенно правильно посвящают множество исследований тому, чтобы узнать о читателях как можно больше: возраст, пол, доходы, занятия, образование, интересы, заботы, вкусы, свободное время, расходы и так далее. Прибегая к услугам исследовательских компаний, они выясняют, к примеру, сколько читателей в возрасте от 35 до 50 лет проводят отпуск во Франции или сколько читателей в возрасте от 25 до 35 лет пользуются радиотелефоном. Единственная проблема состоит в том, что такая информация собирается главным образом для рекламного отдела и не доходит до журналистов.
Исследования, которые обычно затевает редакция, касаются отношения читателей к газете в целом и к темам, которые могут быть предложены. Это либо простой обзор на основе вопросника, напечатанного в газете, либо сделанная на более научной основе “выборка” читателей, либо структурный опрос, позволяющий выяснить, что читатели читают, а что нет (хотя, возможно, и утверждают, что все же читают).
Социологические обзоры – коварный жанр, требующий осторожного обращения. В них должны содержаться очень конкретные вопросы по четко обозначенным пунктам содержания газеты. Не надо спрашивать людей, хотят ли они больше новостей: конечно, да! – только каких новостей? Или чем, по их мнению, можно пожертвовать ради дополнительных новостей? Кроме того, существует проблема опрашиваемых, которые говорят исследователям то, что те, по их мнению, хотят услышать. Либо, что еще хуже, респонденты рассуждают о тех пристрастиях, которыми им хочется щегольнуть, а про собственные свои – умалчивают.
Вскоре после окончания второй мировой войны британская “News of Тhe World” была самой покупаемой газетой в так называемом свободном мире. Каждое воскресенье читатели раскупали около семи миллионов экземпляров этой распространяемой в розницу газеты и жадно поглощали ее фирменное блюдо: убийства и сексуальные преступления, особенно при участии священников и мальчиков из церковных хоров, учителей и учеников, проституток и бизнесменов. Ко всему этому примешивали некоторое количество приличных статей. Редактор газеты догадывался, что мораль и вкусы меняются, и потому организовал опрос с целью установить вкусы читателей. Были наняты люди ходить по домам и опрашивать читателей, что им нравится в газете, а что нет.
Поскольку опросы проводились днем, встречали их в основном женщины. Понятное дело, ни одна из них не скажет мужчине-интервьюеру: “Да, мне нравятся истории об изнасилованиях и всяком непотребстве, а муж с удовольствием читает про мальчиков, соблазненных священиками”. Напротив, респонденты убеждали опрашивающих, что покупают газету только ради приличных статей. Редактор прочел данные опроса и немедленно изгнал со страниц газеты всякое упоминание о сексе. Всего через две недели тираж уменьшился в пятнадцать раз, до полумиллиона экземпляров. На третьей неделе у газеты появился новый редактор, содержание вернулось в привычную колею, а тираж мало-помалу достиг восьми с половиной миллионов экземпляров.
Возможно, именно поэтому исследователи в наши дни порой используют специальные зеркала, сквозь которые можно видеть, как люди читают газеты или раскованно обсуждают их содержание. Существуют даже особые приборы, которые крепятся на головах участников, фиксируя движение их глаз и давая таким образом точное представление о том, что они читают, что просматривают, а что вовсе игнорируют.
Если по техническим или финансовым причинам подобные трюки недоступны, существуют и более банальные альтернативы. Сколько журналистов хоть раз наблюдало, как люди выбирают газету на прилавке? Или присматривалось – в сквере, в метро, где-нибудь еще – к тому, как те читают газету? А ведь журналисты должны испытывать неутолимое любопытство к читателям. Это любопытство должно рождать в них желание беседовать с читателями при любой возможности и узнавать о них сколько возможно.
Однако всегда существует опасность обнаружить, что высказанные читателем пожелания не по вкусу вам самим. Темы, статьи, рубрики и лелеемые проекты, которые вы считаете важными, не встречают поддержки, зато другие – неинтересные вам, пошлые и просто скучные – оказываются самыми желанными для читателей. Здесь журналисты либо прячут гордость в карман и вносят необходимые изменения, либо прячутся за обычным объяснением тех, кому не угодны результаты исследования: “методологические погрешности”.
Погрешности или нет, но у читателей действительно бывает сбивающая с толку манера: говорить одно, а на деле предпочитать другое, презрительно отзываться о некоторых изданиях на людях – и запоем читать их наедине. Во всем мире бросается в глаза парадокс: всеми презираемую бульварную прессу раскупают охотнее всего. Многие журналисты усвоили истину, которая не трубит о себе во всеуслышание: их профессиональные ценности и ценности их читателей находятся в конфликте. Острота конфликта зависит от того, какой тираж должен быть распространен и насколько велика конкуренция у газеты.
Другая категория читателей газеты – рекламодатели, и для газет с небольшим тиражом они куда важнее обычных читателей – с финансовой точки зрения. Именно их коммерческая мощь заставляет многих думать, будто рекламодатели постоянно напрягают мышцу, чтобы запугать газеты и заставить кроить материал по их мерке. Интересно, однако, что примеров этому хоть и много, но могло быть куда больше. Конечно, крупные рекламодатели порой снимали свою рекламу, протестуя против позиции газеты (или отсутствия нужной позиции), другие ограничивались угрозами, а многие по-дружески звонили редактору или издателю, чтобы добиться своего. И некоторые добивались.
Эта опасность возрастает, когда газеты, особенно провинциальные, находятся в чрезмерной зависимости от одного или немногих рекламодателей. Но чаще, чем такое откровенное давление, происходит другое – влияние групп рекламодателей на содержание статей. На редакторов нередко давят коммерческие службы газеты, побуждая их публиковать статьи на такие темы, которые наверняка привлекут или могут привлечь рекламодателей. Это может выражаться в том, что некоторым темам уделяется больше внимания, чем уделялось бы при иных обстоятельствах. Либо в газете без строгих принципов некие компании и их продукт благожелательно упоминаются просто потому, что они – рекламодатели. Само по себе это явление кажется достаточно безвредным, но рано или поздно газете сядут на шею. Все эти ограничения в журналистской деятельности – как присущие сбору информации, так и налагаемые интересами владельцев, редакционной культурой и вкусами читателей – требуют, чтобы оговорка, с которой начинается эта глава, была развита дальше:
“Эту газету, вместе с сотнями тысяч содержащихся в ней слов, сочинили примерно за 15 часов несколько обычных людей – несовершенных, как само человечество. Мы покидали битком набитые офисы, чтобы выяснить, что произошло в мире, у людей, которые порой неохотно разговаривают с нами, а иногда и просто вставляют нам палки в колеса.
Ее содержание определили субъективные суждения репортеров и редакторов с оглядкой на то, что они полагают вкусами главного редактора и владельца газеты. Некоторые из напечатанных здесь статей вырваны из контекста, так как он усложнил бы их или лишил драматизма. Для стиля определяющим было эмоциональное воздействие, а не фактическая точность. Иные статьи напечатаны здесь исключительно с целью привлечь рекламодателей”.
Эти ограничения – как непреходящие дурные сны. Под конец журналистам остается только один выход: разработать всеобщие критерии и каноны мастерства и действовать согласно им.
Если они сделают это, они одолеют ограничения. Это реально: где-нибудь на этой планете такое происходит каждый день. Репортеры вскрывают факты коррупции, выводят на чистую воду халатность, открывают людям глаза на опасность, срывают маски с преступников, сообщают о фактах, которые кое-кто хотел бы утаить. Газеты публикуют информацию и, перефразируя слова редактора “The Times” столетней давности, делают ее всеобщим достоянием. Даже плохие газеты приносят больше пользы, чем вреда, – о правительствах этого не скажешь.
В истории журналистики, конечно же, немало низкопробной халтуры и расчетливой злобы. Но куда больше в ней достижений, которыми можно гордиться: репортажи Ильи Эренбурга в “Красной Звезде”, благодаря которым мир узнал о нацистских лагерях смерти; репортажи Джона Херси и Уилфреда Берчетта из Хиросимы, разоблачившие официальную ложь о том, что никакой лучевой болезни якобы не существует; кампания “Sunday Times” в защиту калек, ставших жертвами употребления талидомида; репортажи Джона Рида о русской революции; отчеты Уильяма Говарда Рассела о бездарных действиях британской армии в Крыму; расследование Уотергейтского дела Карлом Бернстайном и Робертом Вудвордом, доказавшее, что Президент США – лжец; факты о детской проституции, обнародованные У.Т. Стедом, и разоблачение жестоких расистов из Ку-клукс-клана, сделанное Роландом Томасом из “New York World”.
Все это – и многое другое – не просто легендарные эпизоды в истории журналистики, это были репортажи, действительно изменившие мир. Но если бы потребовалось выбрать один эпизод, который по своему качеству и воздействию мог назваться лучшим образцом журналистики, самое правильное было бы отправиться на столетие с четвертью назад в Центральную Европу, разрываемую националистическими лозунгами и омерзительной жестокостью. Сходство с событиями, происходящими в том регионе в наши дни, с исторической точки зрения, далеко не просто совпадение.
Все началось с обвинений в жестокости, с одновременной лжи нескольких правительств сразу, с цензуры и с умирающей империи. В единый клубок сплелись Турция, Россия, Британия и зарождающаяся Болгария, были героика и война, а в итоге образовалось несколько новых государств на перекроенной карте Европы – ни больше ни меньше. И свел все эти далекие друг от друга линии бывший санкт-петербургский корреспондент, американец ирландского происхождения по имени Януарий Алоизий МакГаэн.
Даже по авантюристским меркам того времени МакГаэн был первостатейным искателем приключений. К услугам непоседливых людей тогда были лишь пароход да лошадь, а МакГаэн пять лихорадочных лет слал репортажи из Парижской Коммуны (где попал в тюрьму), из санкт-петербургского суда, из Центральной Азии, с Кубы, из Арктики, с Кавказа и Пиренеев. Снискавший широкую славу за беспристрастность и острый глаз МакГаэн был к тому же не из тех, кто пасует перед трудностями. В 1875 году он проплыл среди ледяного крошева в водах Арктики на деревянной лодке. За два года до этого он пренебрег запретом русских властей, не жаловавших репортеров, и совершил достойный восхищения конный переход через пустыни Средней Азии. Его целью было догнать русскую военную экспедицию на пути в Туркестан. Казаки, решительно настроенные уничтожить его, преследовали МакГаэна почти 1000 миль, но через двадцать девять дней в сопровождении двух спутников, порой увязая по колено в песке, несколько раз сбившись с пути, он все же добрался до лагеря. Его растущая репутация надежного и смелого человека возросла еще больше.
Летом 1876 года этот 32-летний репортер вместе со своей русской женой Варварой и малолетним сыном жил в Лондоне. Он собирался написать свою третью книгу и немного отдохнуть. Но расслабление было недолгим. С ним связалась “Daily News”, известная лондонская либеральная газета. Предлагалась срочная командировка.
У “News” были неприятности. За пару дней до того, 23 июня, она опубликовала статью своего константинопольского корреспондента, сэра Эдвина Пирса, основанную на слухах о бесчеловечной жестокости турецких войск по отношению к христианам Южной Болгарии. Британское министерство иностранных дел было в ярости. Разгневан был и настроенный протурецки премьер-министр Бенджамин Дизраэли. Охарактеризовав сообщения как “болтовню из кофейни”, он прямо отрицал правдивость и открыто обвинял газету в “дезинформации” и – старая песня всех политиков – в “безответственности”. Турки, оградившись тотальной цензурой, отрицали все.
Теперь “News” должна была доказать свои обвинения – либо униженно поджать хвост. Тогда она нашла МакГаэна и отправила его в Болгарию выяснить правду. К началу июля он уже был в пути; в середине месяца прибыл на место, во все вникая и опрашивая сотни выживших. То, что он обнаружил, превосходило его самые страшные предположения: было безжалостно истреблено почти двенадцать тысяч болгар – мужчин, женщин и детей. В первом своем сообщении, которое “News” опубликовала 28 июля, МакГаэн писал: “Я приехал сюда уравновешенным и беспристрастным... Но боюсь, что от моей беспристрастности не осталось и следа, как, впрочем, и от хладнокровия...”
Среди его репортажей самый сильный был из деревни Батак. Несмотря на замечание МакГаэна о потере беспристрастности, этот репортаж – образец того, как, держась фактов и не отдаваясь эмоциям, сделать журналистику действенной:
“Повсюду на склонах холмов небольшие поля пшеницы и ржи, золотые от спелых колосьев. Но хотя урожай созрел и перезрел... нигде не видно жнецов, спасающих его. Поля были пусты, как и вся маленькая долина, и урожай гнил на корню.
...В конце концов мы добрались до небольшого плато на склоне... Нам надо было пересечь плато, но, вскрикнув от ужаса, мы все натянули поводья: прямо перед нами, почти под копытами лошадей, открылось зрелище, заставившее нас содрогнуться. Это была груда черепов, человеческих костей, почти целых скелетов, гниющей одежды, человеческих волос и разлагающейся плоти. Все это было свалено в одну смердящую кучу, буйно обросшую травой.
...Посреди этой кучи я разглядел маленький скелет, на котором еще сохранилась рубашка, череп был покрыт цветастым платком, а на лодыжках болтались вышитые чулки, какие носят болгарские девочки.
...Сбоку от тропы лежали два детских скелета – один подле другого, прикрытые камнями. Маленькие черепа были рассечены страшными сабельными ударами. ...По мере того как мы приближались к центру селения, костей, скелетов и черепов попадалось все больше. Не было ни одного дома, под руинами которого мы не обнаружили бы человеческих останков, а улица была просто завалена ими.
...Небольшая церковка и кладбище при ней были обнесены низкой каменной оградой. Сперва мы не разглядели ничего особенного, ... приглядевшись, мы поняли: то, что мы приняли за груду камней и мусора, на самом деле огромная куча человеческих тел, кое-как закиданная камнями.
..Нам сказали, что только на этом маленьком кладбище – примерно пятьдесят на семьдесят пять ярдов – лежат три тысячи людей... Среди этой гниющей массы были кудрявые головки, размозженные тяжелыми камнями; крошечные ножки длиной не больше вашего пальца – страшная жара иссушила на них плоть, не дав ей разложиться; детские ручки, простертые, как бы моля о помощи; младенцы, с любопытством глазевшие на сверкающие сабли и кроваво-красные руки свирепых убийц; дети, умиравшие с воплями ужаса; девочки, перед смертью рыдавшие и молившие о пощаде; матери, в последнюю минуту пытавшиеся заслонить малышей своим беззащитным телом, – все они лежали тут вместе, в одной ужасающей разлагающейся груде.
Сейчас они были безмолвны. Ни слез, ни криков, ни всхлипов, ни воплей ужаса, ни мольбы о пощаде. Жатва гниет в полях, а жнецы гниют на кладбище”. Репортажи МакГаэна (перепечатанные во всем мире, а позже опубликованные в форме брошюры на многих языках) мгновенно вы
